·  О сайте

 ·  История колонии

 ·  История колонии, Зябко М.Н.

 ·  История колонии в фотографиях и документах

 ·  Список жертв геноцида

 ·  Книга Скорби Украины

 ·  Список фронтовиков

    Нагартавцы

 ·  Семьи Нагартава в фотографиях и документах

 ·  План Нагартав (1905 г.)

 ·  Лечебница в степи

 ·  Семья Евзрухин

 ·  Судьба Лейдерман Л.И.

 ·  Лея Фалков, Ита Горовиц

 ·  М.А. Кальман, Р.А.Бецер

 ·  Перлов А.И.

 ·  Энциклопедия большой семьи

 ·  Письма

 ·  Известные Нагартавцы

 ·  Поиск Родственников

 ·  Видео

 ·  Фотоальбом

 ·  Новые публикации

 ·  Пишите нам!

Судьба

(в тексте использованы фрагменты  из книги И. Фруг «Кубик Рубика». Иркутск 2005 год)

Когда отцу (Лейдерману Л. И. – прим. составителя) было 18 лет, его призвали на действительную. Он закончил дивизионную школу, и ему было присвоено звание младшего сержанта и радиста высшего класса – 1-го. Он был направлен в 262-й батальон аэродромного обслуживания (БАО) 1-й Воздушной Армии Западного особого военного округа.

Это было в 1940 году.

Через 8 месяцев началась война.

Их округ был реорганизован в Западный фронт, он стал помощником командира радиовзвода, оставаясь и радистом, – обеспечивал радиосвязью наиболее сложные операции авиачастей.

(стр. 69 – здесь и далее указаны страницы текста книги «Кубик Рубика»)

Связь с родителями он (Лейдерман Л. И. –прим. составителя) потерял с конца июня 41-го, – они жили на Украине, в еврейской деревне Нагартав Николаевской области, которая была сейчас под немцами.

Он надеялся, что родители успели эвакуироваться. Но почему они молчали?

Он волновался, но была война, почта ходила плохо...

В общем, он верил, что родители живы, что вот-вот он о них все узнает.

С тех пор он начал курить.

У мужа (Лейдермана Л. И. – прим. составителя) была одна-единственная фотография родителей. Он тоже был с ними, сидел в середине. Ему было 17 – канун 18-летия и ухода в армию.

И эту единственную фотографию он, очевидно, еще в студенческие годы или, может, в первые годы их жизни здесь заложил в какую-то толстую книгу, чтобы распрямить, и так с тех пор не мог найти. Каждый год он пересматривал книги, листал, тряс их, но так и не нашел...

Были у него за войну всего одно письмо и открытка от матери (все письма за 8 месяцев до войны пропали во время отступления под Лепелем), справка из их сельсовета и письмо-треугольник от матери друга его детства

Зямы Фалкова, сгоревшего в танке.

Вот и все, что было из дома...

Причем письмо и открытка, как и справка из сельсовета, были даже не на его имя. Первые на имя его друга Моси, с которым он уходил вместе в армию и вместе потом служил год, а справка – на имя московского дяди, брата мамы.

С конца июня 41-го года мать  (Лейдерман Полина Давыдовнва И. – прим. составителя) почему-то перестала получать письма сына, (Лейдермана Л. И. – прим. составителя) хотя он был жив и здоров и, главное, рядом с Мосей, вот мать и писала Мосе.

"Нагартав, 26/VII 41г.

Здравствуй, дорогой Мося!

Только что твои родители получили твое письмо от 9/VII, в котором ты не пишешь привет от Лейвуси. Нашим переживаниям и волнениям нет границ. От Лейвуси мы получили письмо от 27/VI, и с тех пор ни слова. Прошу тебя, дорогой Мося, с получением этого письма написать нам, где сейчас находится наш сын, служит ли он по своей специальности, все ли вы, наши нагартавские ребята, вместе, а если нет, далеко ли вы все друг от друга.

Мы читаем газеты, слушаем передачи из действующей армии и очень за вас беспокоимся.

Сегодня твои родители напишут тебе письмо.

Будь здоров, желаю тебе и всем нашим ребятам остаться целыми и невредимыми и с полной победой над лютым врагом вернуться домой.

Мать твоего друга Лейдерман П.Д.

Учти, Мося, наши волнения и напиши сразу ответ".

Вскоре Мосе пришла открытка, написанная через 4 дня после этого письма.

"Нагартав, 30/VII 41г.

Здравствуй, Мося!

При получении сей открытки немедленно напиши мне, где сейчас находится наш сын, мы от него не имеем с 27/VI никаких писем. Нашим переживаниям нет границ. Надеюсь, что ты сейчас же ответишь нам. Дома у вас благополучно. Будь здоров, желаю тебе остаться целым и невредимым.

Мать твоего друга Лейдерман П.Д."

Конечно, сразу при получении письма и открытки, Мося отдал их своему другу. Тот тут же написал домой, но, как обычно, ответа не получил. Теперь уже и Мося ничего не получал.

Ровно три года длилось это молчание.

Молчали все.

(стр. 69)

29 июля 1944 года секретарь Нагартавского сельсовета Березнеговатского района Николаевской области на запрос моего (Лейдермана Л. И. –прим. составителя) московского дяди, брата мамы, тоже разыскивавшего ее, написал следующую открытку-справку:

"На Ваше письмо от 16/VII 44г. Нагартавский с/с отвечает, что Ваши родственники Лейдерман И.Б. и его жена Лейдерман П.Д. были эвакуированы в 1941 г., но не сумели переправиться и вернулись обратно в Нагартав, где погибли от рук фашистов.

Сын их Лейдерман Л.И. находится в РККА. Его адрес: п/п 64275 "г".

29/VII 44 г., секретарь с/с – "

И стояла подпись.

Дядя тут же переслал эту справку мне, на мои же личные запросы так все и не было почему-то никаких ответов...

Примерно с 11 до 15 лет я (Лейдерман Л. И. – прим. составителя) часто ходил со своими друзьями на окраину села, на маслобойку, которой заведовал дядя Соломон, отец моего друга Илюши Когана.

Увидев нас, идущих сюда, дядя Соломон выходил на дорогу – встречать. Он махал сложенной в руке фуражкой и кричал:

– Кум цу мир, майнэ тайерэ! ("Идите ко мне, мои дорогие!")

Мы кидались к нему.

За ухом дяди Соломона был всегда воткнут какой-нибудь цветок – то ли ярко-синий колокольчик, то ли ромашка... Один раз – не за ухо, а под фуражку был вставлен совсем маленький подсолнушек.

Нам предстоял чудесный пир, дивное лакомство: лущеный подсолнух разных видов.

Подсолнухов в нашем селе было, конечно, навалом – Украина! Но дело в том, что на маслобойке ничего не надо было лущить! – все было готово!

Мешки, разные емкости – ешь до отвала!

Кроме сырых белых семечек, были и жареные, коричневатые. Жарились они здесь же, в специальной круглой жаровне с механической мешалкой. Это делалось перед тем, как выжать из подсолнуха масло – на особом прессе. До макухи, жмыха.

Любые семечки – сырые или жареные – мы могли брать здесь сколько угодно. И мы брали. Горстями. Горсть запихивали в рот и тут же снова набивали его, не успев прожевать первую.

Жевали до обалдения, пока не заболевали мышцы лица, пока сами не превращались в прессы, в выжималки, откуда текло подсолнечное масло – до подбородка, на грудь...

Обычно на маслобойке мы ели жареные семечки, а карманы набивали сырыми, чтобы не замаслить их, хотя... замасленные мы были уже хорошо!..

Ах, как вкусно все было, какой чудесный запах стоял здесь, как ласковы были с нами взрослые!

Мой внук часто спрашивает меня о самом лучшем, что было в моем детстве, и я всегда говорю: "Маслобойка!"

Внук каждый раз возмущается: "Маслобойка... Да ты мне сто раз о ней говорил!" "Ну и что? – говорю я. – Ты же задаешь один и тот же вопрос".

И внук смирялся: "Да ладно, дед, ладно! Расскажи про маслобойку, расскажи! Я очень хочу! А у нас есть маслобойка?"

(стр. 73)

У деда  (Лейдермана Л. И. – прим. составителя) с внуком (Шогамом Даней – прим. составителя) были  с в о и  разговоры, часто повторяющиеся.

Внук был мал, а у деда не так уж много было  п р е к р а с н ы х воспоминаний, а разговоры чаще всего строились именно на них, на дедовых воспоминаниях ...

Ну вот, был у них, среди других, разговор о фазанах, точнее, о павлинах.

Оказывается, у маленького деда дома жили настоящие павлины. Просто так. Да, просто так. Две пары павлинов, этих прекрасных птиц.

Они ходили по двору между курами, утками и гусями.

Появились они у них потому, что мама деда взяла павлиньи яйца у жены их сельского врача Картавы, у которого павлины жили давно – откуда-то врач привез их.

– Дед! А вы их потом тоже жарили, как кур?

– Павлинов? Павлинов жарить?? Ну, ты даешь! – ошалело кричал дед. – Да они же для красоты! Это же жар-птицы, понимаешь?

– Жар-птицы?? – потрясался внук.

– Ну. Жар-птицы. А ты – жарить...

Смущенный внук умолкал. А после рассказывал своим друзьям, что У ЕГО ДЕДА, КОГДА ОН БЫЛ МАЛЕНЬКИМ, ВО ДВОРЕ ЖИЛИ НАСТОЯЩИЕ ЖАР-ПТИЦЫ. ПРОСТО ТАК. ДЛЯ КРАСОТЫ.

(стр.79)

…вспоминая друзей своей юности, он (Лейдерман Л. И. – прим. составителя) вспоминал и свою мандолину.

У них, почти у всех ребят, был какой-нибудь инструмент, и каждый подбирал разные песенки.

Иногда они собирались вместе, чтобы поиграть, а в 7-м классе

их учитель музыки организовал школьный струнный оркестр, в который все они вошли и который был очень популярен – слушать его приходили и взрослые. Играли русские, украинские и еврейские песни. Некоторые девочки пели со сцены под их музыку, среди них – очень красивая Зина Белинская.

На мандолине, кроме него, играли Мося и Зяма, на гитаре – Мара, на домре – Илья, на балалайке – Коля Плиц.

Когда теперь дед (Лейдерман Л. И. – прим. составителя) иногда слышал песни Утесова, он прямо расцветал весь и изумлялся: "Так ведь мы же все эти песенки еще когда пели!" И, вдохновляясь, напевал одну за другой.

Где они теперь, школьные его друзья?

Мара и Зяма сгорели в танках, это он знал от матери Зямы, которая написала ему в армию и которую он видел после войны в 46-м году, когда приезжал в свое село на место расстрела.

Узнал он и о гибели Зины Белинской, страшной ее гибели... Он старался не вспоминать об этом – тут надо было или действительно как-то ухитриться не вспоминать или уже сразу умереть.

 (стр.80)

17 ноября 1944 года, наконец, пришло первое письмо на его имя.

"Добрый день, родной Лейвуся!

Давно от тебя не имела писем, волновалась за тебя и очень была рада получить твое письмо.

Ты спрашиваешь о своих родителях и всех остальных.

Это было 14 сентября 1941 г.

В воскресенье в 3 часа утра их вывели и стали сгонять в нагартавский клуб. В 7 часов утра начался расстрел, а в 10 часов бандиты уже закончили свою работу. По неполным данным погибло 867 человек нагартавцев, а расстреливало всего двое эсэсовцев, остальные – русские – изменники Родины, 10 человек.

Расстреливали голых, вместе стариков, женщин и детей – две ямы возле больницы, две ямы возле дома, где раньше жил наш Шмулик, т.е. в природных балках. Но это еще не все. 7-летний Ицик Гринберг сумел убежать, он прибежал в Висунь, в дом Осадчих и попросил напиться. Осадчие, муж и жена, были дома. Они напоили ребенка и вдвоем, взяв его за руки, увели назад, и его расстреляли.

Мстить, родной, есть за что!

Потом был процесс над полицаями, я была на процессе, жутко было слушать, что эти варвары делали. Как высказывались Станиславская, Дара Гуревич, Ида Блиндер и другие.

Погиб целиком колхоз Кирова – А.Окс, Гедале Лейдерман, Л.Гинчерман и все остальные.

Как следует все будет выяснено после войны.

Будешь иметь возможность, приезжай ко мне, как в родной дом, как к матери.

Я живу в своем старом доме, частично восстановилась после эвакуации, только нет дорогих людей, замученных фашистскими зверями.

Мне теперь, кроме товарищей сына, больше некого встречать. Розочка кончила курсы, работает следователем, а я по-прежнему – прокурором.

Адрес Коли Плица: п/п 37569 "Т", он в Ленинграде, учится. Он тоже остался один: мать и Абрашу расстреляли здесь, а отец погиб на фронте.

Целую матерински, как сыночка.

Пиши, не забывай меня.

Мать твоего погибшего друга Зямы – Фалкова Е.Д."

(стр. 85)

После войны он узнал от матери Зямы, что в Нагартаве расстреляли еще Бенциона – двоюродного брата деда (Лейдермана Л. И. – прим. составителя) по отцу с тремя детьми, а в Бершади (Винницкая область) – родного брата матери с семьей – женой и 14-летним сыном Яном.

Родителей же матери (Лейдерман П. Б.) - Кривицкого Д. и его жену  – дедушку и бабушку с их дочерью, то есть родной сестрой матери, (Полины Лейдерман (Кривицкой) в Бершади

повесили.

Семеро мужчин из его родни погибли на фронте – родные братья отца и матери (Лейдермана Иосифа и Лейдерман Полины – прим. составителя).

Он остался один.

Были, правда, еще два дяди – по отцу и матери.

Тот, который переслал мне справку из Нагартавского сельсовета, тяжело болел туберкулезом легких (заболел на фронте). Я (Лейдерман Л. И. – прим. составителя) заехал к нему в Москву сразу после демобилизации, проведал его и отдал на питание и лечение 700 рублей из полученных при демобилизации 750.

Дядя вскоре умер.

Оставался последний, родной брат отца, который жил со своей семьей – женой и дочерью – в Ташкенте.

К нему я  и поехал.

(стр.86)

Последний раз он (Лейдерман Л. И. – прим. составителя) видел ее (Лейдерман Полину Давыдовну) в канун 1 мая 1941 года, когда она приехала проведать его в Смоленск, где он сразу же после призыва учился в школе связи при 12-й бомбардировочной авиадивизии в радиовзводе.

У них была строевая подготовка, когда мать подошла к проходной их части.

Его отпустили на 4 часа.

Они с матерью пообедали в ресторане гостиницы, где она остановилась, а потом сидели в ее номере. Они не виделись полгода, и мать рассказывала обо всех домашних и сельских новостях.

Она привезла ему две пары толстых шерстяных носков, … гору домашних пряников и любимые его пирожки, начиненные сахарной свеклой, бумагу для писем, конверты, а также фотографии, где он был со своими друзьями – ребятами их школы, с которыми вместе уходил в армию.

Фотографировались в день отъезда, и вот мать привезла теперь готовые фотографии.

    Друзья были сняты в разных позах. То кучкой, своей компанией: он, Зяма, Мара, Коля Плиц, Исаак и Мося.

Красивые крепкие парни с мечтательными лицами, в футболках с отложными воротничками и шнуровкой на груди. Мара и Коля с мандолинами, на левом плече Зямы Фалкова на тонком длинном ремешке – фотоаппарат, – Зяма и фотографировал.

На некоторых фотографиях они были по двое – в рукопожатии.

 Были на фоне школы – с преподавателями и младшими ребятами. Были и девочки их выпуска. Все, кроме Лии, – в белых беретиках, а Лия в шапочке, сделанной на манер танкистского шлема, что тогда было модно. Слева внизу сидела Зина Белинская, единственная дочь немолодых уже родителей. Мать Зины преподавала в их еврейской школе язык и литературу.

Лицо Зины было не только красивым – оно излучало нежное очарование и доброжелательность. И было еще, как нередко это бывает только в юности, какое-то ранящее выражение беспомощной своей неловкости и даже какой-то словно бы вины за нежданный свой радостный расцвет.

В Зину он был влюблен в 6-м классе.

Время, отпущенное на свидание с матерью, пролетело мгновенно, надо было немедленно возвращаться в часть. Мать вышла с ним из гостиницы, и тут они увидели, что трамваи стоят, – линия проходила напротив. Случилась какая-то авария, а ему нужен был только трамвай, и – срочно! И тогда он пустился бежать. Бежал, задыхаясь, минут сорок, бросив по дороге наволочку с продуктами. Бег спас его от дисциплинарного батальона, и еще то, что он перелез через забор части, минуя проходную, чем значительно сократил путь.

Мать долго стояла у дверей гостиницы – черноволосая, с белой прядкой спереди...

(стр.220-221)

Был конец лета 1946 года. Было огромное пустое поле, поросшее бурьяном, –  место, где раньше находилась его деревня Нагартав (немцы ее сожгли).

"Ничего примечательного для меня там не было", – сказал он (Лейдерман Л. И. – прим. составителя)  потом жене (потом –  потом, когда она стала его женой и стала расспрашивать об этом).

...Несколько уцелевших домов на краю поля...

Местами – торчащие из бурьяна печные кирпичные трубы...

"...ничего примечательного потому, что ничто теперь не напоминало мне дома..."

В балках, куда падали тела расстрелянных здесь евреев, куда упали тела его родителей и последним – тело семилетнего Ицика Гринберга, убежавшего было в село Висунь, но тут же возвращенного на место расстрела супругами Осадчими, – сейчас не было НИЧЕГО. Все было смыто дождями и весенними водами. И унесено. Бог весть куда...

В 1988 г., когда во втором номере журнала "Знамя" были опубликованы мои (Фруг И. Л. , жены Лейдермана Л. И. – прим. составителя) фронтовые дневники "Звезды ясные", где упоминалось имя Зямы Фалкова, сестра его Рая, живущая сейчас в Николаеве, нашла моего мужа.

Через Раю он нашел потом и всех остальных своих, оставшихся в живых – двух троюродных сестер и восьмерых друзей – связи с ними не было 48 лет, – все жили в самых разных местах страны... Вскоре один из них прислал ему фотографии трех огромных деревянных СУНДУКОВ,  наполненных человеческими костями. С места расстрела.

Не все, значит, было унесено водами... А еще позднее (Бетя м Миша  - на фото 7 класса они тоже есть! ­- прим. составителя).

Бетя Дозорцева, одноклассница, написала ему письмо.

"В 1969 г. Березнеговатский сельсовет, куда входил Нагартав, организовал захоронение останков расстрелянных евреев, перенеся их из оврагов в братскую могилу на Нагартавское кладбище.

Могилу обнесли забором, поставили скромный памятный столбик с надписью: "Здесь покоится прах жителей села Нагартав, убитых гитлеровскими извергами 14 сентября 1941 года".

В 1981 г. памятник обновили. В его ансамбле появились три усеченных столба разной

высоты, уменьшающихся в размере, символизирующих людей разных поколений и как они стояли в одиночку и геройски приняли мученическую смерть.

Вокруг памятника выросли посаженные раньше деревья.

Весной вырастает высокий ковыль. Здесь же установлен бетонный куб со вставленной в него бутылкой, хранящей послание к потомкам: "Чтите память тех, кто были замучены немецко-фашистскими захватчиками 14 сентября 1941 года!"

...Лишь пение птиц и гул трактора порою нарушают тишину нашего кладбища..."

Дом Фалковых был цел – один из нескольких. Мать Зямы и его сестра Рая вернулись из эвакуации и теперь потихоньку обживали дом.

Зяма погиб, сгорел в танке при освобождении Киева.

В танке же сгорел Мара.

Страшной смертью погибла Зина Белинская: немцы привязали ее к хвосту лошади, один из них вскочил на нее верхом и – помчался...

(стр.221-222)

Статья Леонида Беспрозванного «Взахлеб» написана к 80-летию

Л. И. Лейдермана (г. Ангарск, газета «Время», 1 октября 2002 года)

Руки, которые помогают, более святы, чем губы, которые молятся.

Сатья Сая

-Что чувствует человек в 80 лет? - спрашиваю Льва Иосифовича Лейдермана, которому сегодня 80.

- Что сделано не все, что можно было сделать за эти 80 лет.

Все, чем полна была его жизнь - и отрадой, и горечью, - все ему до сих пор снится. Возникает в сновидениях как живое, сегодняшнее, горячее и обжигает заново. Снится, естественно, не сообразуясь с хронологией, - у снов свои законы. Но снится без фантазий, без вкрапления воображаемого. Как документальный фильм. Снится все, как было на самом деле, будто вдруг заново происходит в определенном месте, в определенный час, с теми самыми людьми, что были рядом не одно десятилетие назад. Память, как добросовестный фотограф, запечатлела всех и все, вплоть до деталей, до мелочей, и воспроизводит в ночные часы с совершенной достоверностью.

Недавно приснилась операция, "до последнего шва", как говорит Л. И., - одна из тысяч, которые ему довелось сделать. Не одно десятилетие он работал взахлеб. С утра оперировал как уролог (был врачом высшей категории. Многих спас от страшных опухолей и надолго продлил им жизнь). А потом заступал на дежурство, где, бывало, ночи напролет делал резекции, ампутации, возвращал к жизни травмированных, раз даже пришлось зашивать роговицу глаза. С утра снова к своим урологическим больным. Работал подряд по 36 часов. И так 9 -12 смен в месяц.

Конечно, требовалось зарабатывать и кормить семью, но еще он безумно любил свою работу, фанатично, до беспамятства.

- Как вы выбрали профессию врача?

- Еще в юные годы отцу сделали неудачную операцию, и я дал себе клятву, что стану хирургом, чтобы спасать людей.

Он возвращался домой с работы и первым делом, прежде всего остального, рассказывал, какие в этот день сделал операции. Вычерчивал на бумаге детали и подробности. Заново переживал все пиковые моменты дня. Его верным слушателем была любимая теща Екатерина Осиповна. Она подсаживалась к столу, надевала очки и терпеливо внимала хирургическим откровениям зятя.

Медсестры спорили, едва не скандалили, за право дежурить с Л. И. Он оперировал не только превосходно, но и быстро. Не специально быстро, просто дар такой в нем обнаружился, что облегчало участь пациента и труд хирургических медсестер. Многочасовое стояние у операционного стола - это нелегкая доля.

Поначалу он учился медицине в Ташкенте. Совмещал учебу с работой, так как родных не осталось после войны никого, никто не мог помочь. Работал медбратом, лаборантом на кафедрах биологии и микробиологии Ташкентского мединститута. Было трудно, но все сложилось в золотую копилку опыта, ставшего надежным фундаментом профессии.

Он делал урологические операции 72 видов.

Зарок, данный в юности, он осуществил. И верно служил своему делу 41 год. К этому стажу надо приплюсовать 7 лет армии (из них четыре года фронтовых, где год считается за два) и 6 лет учебы в институте. Из этого складывается картина жизни, судьба. Многоводная, но цельная.

- Ваши любимые песни?

- "Темная ночь", "Землянка", "Враги сожгли родную хату".

Война ему тоже снится до сих пор. Это неизгладимо. "Страшнее ничего не может быть".

В армию он был призван по окончании средней школы, в 1940 году. Запомнил миг расставания с родителями, оно оказалось прощанием. Приписное свидетельство он хранит до сих пор как реликвию. Был зачислен в рогу связи при 12-й бомбардировочной авиадивизии. Через 6 месяцев переехали в летние лагеря, они располагались в 4 километрах от западной границы. В ночь на 22 июня он был дневальным по роте. Помнит и сегодня, как увидел нервно обеспокоенного дежурного по части, который тащил сигнальную сирену. Эта сирена возвестила по округе о начале войны. Роковой час для страны, для армии, для каждого. И для них, новобранцев, оказавшихся в 4 километрах от границы. Первые фашистские бомбы полетели на ближний аэродром еще до рассвета.

"К сожалению, наш аэродром и летный состав не были готовы к войне. Много летчиков было в отпуске. И вообще мы не были готовы". Мы все это знаем из истории, об этом много писано и говорено. Но наши познания не сравнимы с тем, что было лично пережито теми, кто оказался на границе, вмиг порушенной.

Горькое и тяжелое отступление. От границы до Подмосковья. По проселочным дорогам. Только ночью. С кровавыми мозолями. И с отчаянием.

Войну он начал уже радистом 1-го класса. Его радиостанция обслуживала истребительные полки и бомбардировщиков,  который уже в то время бомбили Берлин. С центрального аэродрома Москвы держал связь с истребителями, охранявшими самолеты, увозившие правительство в Куйбышев.

Западный фронт, 1 -я воздушная армия генерала Громова. 2-й Украинский фронт. Битва за Москву. Наступление. Молдавия. Венгрия. Трансильвания. Чехословакия. Короткие строки военной биографии вместили в себя невообразимо много. Это эпопея. В газетную корреспонденцию ее никак не вместить. Лишь клочками, обрывками.

Радиосвязь была на этой войне насущнейшим делом. Телефонной и телеграфной связи практически не было, а имеющаяся то и дело выходила из строя. Немцы при отступлении даже телефонные столбы спиливали. Радиосвязь с самолетами и с командованием, которую он с товарищами осуществлял, была инструментом, обеспечивающим успех боевых операций, безопасность, победы.

Нередко дежурил на передовой, вылавливая в шумном, перезагруженном эфире фашистские команды и сообщения. Это позволяли ему делать знания немецкого языка, полученные в школе. У него и до сих пор стоит в ушах: "Ahtung, ahtung in der luft ist Обозненко, Симбирцев un di andera". Это они предупреждали своих, что в воздухе находятся наши асы, которых следует особо опасаться.

На посту нередко приходилось быть до трех суток кряду, без сна. Это нередко заканчивалось обмороком. Отключившегося выносили на плащ-палатке, другой тотчас занимал его место.

Военный радиоэфир - невообразимое дело, а малейшая ошибка чревата ужасными последствиями. Он работал без единой ошибки, и его всегда ставили в самые ответственные моменты. На другом конце, в штабе, в таких же случаях всегда был на посту такой же безошибочный Сашко. Они много раз встречались в эфире, а когда однажды вдруг увиделись, то встретились как родные, обнялись и заплакали...

Было время, когда на складе - никаких продуктов. Утром - пшённая каша, в обед - пшенный суп, ужин пшенная каша. У всех поголовно куриная слепота.

Раз в Венгрии, близ озера Балатон, попали в окружение. Казалось, обречены на гибель. Спаслись только 7 человек и радиостанция. Укрылись в стоге сена и остались незамеченными.

Колодцы, закиданные детскими трупами, рвы, переполненные расстрелянными, выжженные села, разрушенные едва не до основания города - все это довелось видеть воочию. "У меня осталось нечеловеческое отвращение к войне", В Карпатах - разлагающиеся трупы лошадей, людей, солдат в страшную жару. Весь воздух был заполнен трупным гниением, зловонием, все пришлось пережить.

Под Харьков, на аэродром Основа, прилетали американские летающие крепости, которые бомбили нефтяные промыслы в Плоешти (Румыния), Берлин и другие объекты. Ему доверили поддерживать связь с американскими самолетами. А радисты американских бомбардировщиков Б-52 восхищались и удивлялись, каким образом на таких допотопных приемниках-передатчиках, какими располагали наши связисты, удается организовать и держать такую качественную и полезную связь.

- Не вспомните, когда вы в первый раз заплакали?

- Когда узнал, что фашисты расстреляли родителей.

Он все хранит: открытку, письмо со страшным сообщением, фотографию. Разом был расстрелян 841 человек, весь колхоз имени Кирова, в котором отец и мать состояли со дня его организации. А деревня испепелена. Эта черная дата всегда с ним: 14 сентября 1941 года. Он пронес ее с собой через войну. Болит эта рана и по сегодняшний день.

А на фотографии - перезахоронение. Огромный ящик с костями...

- У вас есть любимые цветы?

- Сирень.

В марте 45-го на фронт прибыло пополнение – девушки Маша, Оля, Инна...

Инна стала его, судьбой.

На границе между Венгрией и Чехословакией встретились гигантские заросли сирени. Она дурманяще благоухала на всю округу. Он нарвал огромную охапку, руками не обнять. И принес Ей. Сирени было столько, что в дверь не пройти. С той поры и у него, и у нее сирень стала любимой.

Она хотела стать биологом, но он посоветовал: только врачом. Эта мечта даже на фронте не оставляла его ни на одну минуту, он и других ею заражал.

Впереди было еще много перипетий. Его отпустили из армии только в 47-м - как квалифицированный специалист обучал радиоделу новобранцев. Пять лет переписывался с ней, единственной. В конце концов перевелся из Ташкентского мединститута в  1-й Московский имени Сеченова. И они соединились. Навсегда. Так сложилось, что эта солнечная дата - 15 сентября - встала рядом с той, самой мрачной.

Их совместная жизнь - это поэма со многими главами. От первоистока навсегда осталась морзянка. То и дело, они перестукивались. Иной, раз через стенку, а другой раз - по плечу. Он и сегодня ничего не забыл из своей военной профессии.

Она, врач и литератор, посвятила ему свою главную книгу "Кубик Рубика". Там о нем много сокровенных страниц.

Все 47 лет, что они пробыли вместе, она была для него светом в окне, а он для нее - надежной опорой.

Когда она серьезно заболела, он был рядом с ней, выхаживал ее после тяжелых операций. После одной из операций, в Новокузнецке, его самого вдруг прихватила острая боль в пятке - воспалилась шпора, ступить на ногу было невозможно. Так он, ухаживая за ней, и проскакал все дни на одной ноге, не давая себе поблажки.

Во время операции он сидел в коридоре. Вышла медсестра, сказала, что нужен удлинитель для включения дрели, чтобы долбить позвонки. Он слетал к сестре-хозяйке, добыл удлинитель, от волнения зачем-то протер его спиртом и держал все время руку на штепселе, прижимай его к розетке, чтобы контакт вдруг не нарушился...

- Какие качества вы более всего цените в людях?

- Профессионализм и трудолюбие.

- А что самое дурное?

- Предательство, двуличие.

Он все всегда делал взахлеб, никогда не знал безмятежности. Учился на пятерки. Военные обязанности исполнял по высшему классу, в любой ситуации действовал безошибочно и самозабвенно. Медицине служил неистово. Для семьи был каменной стеной.

Должно быть, и мир существует потому, что в нем есть такие надежные, цельные личности, соль земли.

Группа крови у него первая, такие считаются универсальными донорами. Универсальный донор он и в жизни: отдает всем  и все.

- Ваш любимый город?

- Ангарск.

После института он работал только в Ангарске. Это для него не просто место проживания. В город, как в пациента, влита собственная кровь. Он дорог, как родной.

Что приснится ему сегодня? Спаленная деревня Нагартав? Выход из окружения? Радиосигналы, сопровождающие воздушную атаку? Бой в Карпатах? Охапка сирени? Тяжкий час в коридоре возле операционной в Новокузнецке? Спасенные больные, ставшие друзьями?.. ...

Все, что ни приснится, явь, быль. Уж такие у него сны.

Леонид БЕСПРОЗВАННЫЙ

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Мой отец незадолго перед смертью расположил в альбоме, накрепко приклеив, фотографии своих друзей, которые до этого хранил в заветной коробочке. Мы с ним их подписали. Это самое дорогое мое наследство.

В 1988  году в журнале «Знамя» (№ 3) были опубликованы фронтовые заметки моей мамы – Фруг (Лейдерман) Инны Львовны - «Звезды ясные». Там упоминается друг папы по Нагартаву – Зяма Фалков. По этому произведению папу нашла сестра Зямы – Рая, нашлись друзья и земляки отца. Чудесным образом история повторилась, и теперь уже по моей публикации на фестивале педагогических идей «Открытый урок» в 2005- 2006 году меня нашел Борис Штейман, двоюродный брат Зямы Фалкова.

Б. Штейман занимается сбором материалов о нагартавцах. Он обнаружил в Интернете книгу мамы. В ней он прочел о дорогих сердцу родных и друзьях. Но, к сожалению, в Интернете книга публиковалась под именем А. Яковлева, который в свое время печатался, как и мама, в красноярском журнале «Дни и ночи». Может быть, этим объясняется ошибочное авторство публикации в Интернете.

Переписка с Б. Штейманом подсказала мне необходимость соединить два документа в один: отрывки  из посмертно изданной книги мамы – «Кубик Рубика», посвященной своему мужу (моему отцу), и фотографии из отцовского альбома.

В целом же все фотографии нагартавского периода жизни моего отца я распределила в альбомы в соответствии и хронологией: «Лейдерман (родня)», «До войны», «Друзья», «Армия и война», «После войны», «Статьи и письма».

6 августа 2004 года, спустя 7 лет после смерти мамы, папы тоже не стало...

Елена Львовна Шогам (Лейдерман)

Июль 2008 года

 г. Ангарск

Фруг (Лейдерман) Инна Львовна

Жить хотелось. Анатолий КОБЕНКОВ